– Дети мои, – произнес он, разводя руки в приветственном жесте; взгляд маленьких ярких глазок излучал благожелательность, – это минута возрождения, надежды и плодовитости, одобренная Господом. Я освятил кровать, на которую вы возляжете сегодня как муж и жена, а теперь я благословлю вас, чтобы вам был дарован наследник мужского пола для Франции.

По его знаку Алиенора опустилась на колени, а он дрожащим пальцем нанес ей на лоб крест священным маслом, произнося слова благословения.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа да совершится это, – произнес священник.

Собравшееся духовенство покинуло спальню ровным строем, распевая на ходу, раскачивая кадила и оставляя за собой струйки дыма с божественным запахом ладана.

Алиенора и Людовик остались вдвоем лицом к лицу, два чужих человека, как это было в их первую брачную ночь, и все же между ними пролегли все прошлые годы, полные боли, предательства, измены и оскорблений. Евгений хотел, чтобы они начали сначала, но Алиенора понимала, что это пустая надежда. Она опять ступала на неверный путь. За первой свадебной ночью последовал брак, вскоре превратившийся в тяжкое бремя. Что на этот раз могло измениться к лучшему? Она знала, чего теперь ждать, и от этого было только хуже.

Людовик обнял ее, привлек к себе и поцеловал крест, нанесенный маслом на лоб.

– Если это воля Божья, значит наш долг ее исполнить, – уныло изрек он. – Папа прав. Нам следует отодвинуть личные желания в сторону и вспомнить, что мы король и королева.

Алиенора легла на огромную освященную кровать с бесценным балдахином и надушенными простынями, все еще влажными после окропления святой водой, и почувствовала, что не только ее сердце, а все тело разбито. Как такое могло происходить, когда еще утром она ожидала получить разрешение на развод? Она оставалась безучастной к Людовику, но это лишь возбуждало его, поскольку неподвижная жена – послушная жена, принявшая совет папы, подчинившаяся воле Божьей.

Сама физическая близость оказалась для Алиеноры не слишком противной. Людовик полностью погрузился в свою роль, а поскольку не бывает большего благословения на супружеский долг, чем лично от папы, он без труда его исполнил, не посрамив этих стен и таинства момента. После откинулся на спину, подложив руки под голову, и любовался балдахином с легкой улыбкой на губах.

– Мы еще родим наследника, – сказал он, – и тогда все изменится, вот увидишь.

Алиенора сомневалась. Если она родит сына после этого соития, то все равно те же самые придворные будут создавать те же самые проблемы и отстранять ее от власти. Ко всему прочему она не могла представить, чтобы Людовик регулярно возвращался в супружескую постель. Это продлится какое-то короткое время, пока свежо в памяти наставление папы, а затем прекратится. Она слишком хорошо знала своего мужа. Как только блеск померкнет, Людовик вернется к иным увлечениям.

Больше всего она нуждалась в свободе, но ее опутали очередными цепями.

Глава 35

Париж, декабрь 1150 года

Алиенора не помнила такой холодной зимы. Крепкие морозы начались в конце ноября, а еще через две недели выпал снег. Дни понемногу становились длиннее, но оттепели пока не предвиделось, рассвет по-прежнему наступал поздно, а темнело рано. Подступила нужда. Очереди за подаянием у церковных ворот росли с каждым днем, по мере того как истощались припасы продовольствия и увеличивались цены. Бедняки страдали от голода и холода. Сена замерзла, вся речная торговля прекратилась. Продукты доставляли на санях. Людям приходилось растапливать лед, чтобы добыть воды для кухонных горшков. Цены на растопку выросли так, что уже не многие могли себе позволить разводить огонь.

Королева раздавала подаяния нуждающимся, навещала больных, так же поступал и Людовик. Беды народа не оставляли ее равнодушной, но она понимала, что у каждого своя судьба, как и у нее. Алиенора делала для них все, что могла.

Однажды она прогуливалась с Петрониллой в промерзшем дворцовом саду под яркой зимней луной. На ней был тяжелый плащ, отделанный горностаем, и обувь, утепленная толстой мягкой овечьей шерстью. Петронилла несла горячий камень, обернутый овечьей шкурой. На ее безымянном пальце хвастливо поблескивало кольцо с рубином, чтобы напомнить всему миру, что теперь она официально стала женой Рауля де Вермандуа. Его первая жена умерла, таким образом устранилось препятствие к их браку, и обоих снова приняли в лоно церкви.

Вокруг сестер носились дети, играли в снежки, дразнили друг друга, их голоса звенели хрустальными колокольчиками в неподвижном воздухе. Четырехлетняя дочь Алиеноры, с длинными светлыми волосами и яркими голубыми глазками, ничем не выделялась. Она была худенькая, хрупкая девочка, но за этой внешностью скрывалась энергичность и решительность, позволявшие ей бесстрашно спорить с кузенами Вермандуа. Когда Алиенора уезжала, дочь едва научилась ходить, проводя почти все время на руках, а вернулась она к требовательной длинноногой девчушке. В материнских чувствах словно случился разрыв. Алиенора не испытывала большой привязанности к дочери – слишком долгой оказалась разлука. В ее душе лишь скопилась тоска и сожаление. Сейчас она снова носила ребенка, плод их пребывания в Тускуле по пути домой, но отстранялась и от этого: слишком больно было думать о будущем младенце.

– Все равно нужно признаться Людовику, причем скоро, – сказала Петронилла, когда они остановились у заснеженной скамейки, чтобы посмотреть на спящие клумбы. Алиенора привезла из садов Палермо несколько кустов роз, но они расцветут лишь летом. – Я видела, как он посмотрел на тебя сегодня за обедом, когда ты отказалась от форели с миндалем.

– И тогда он сделает из меня пленницу, – с горечью ответила Алиенора. – В ту же секунду, как услышит, что я ношу ребенка, заточит меня в моей комнате, пришлет целую ораву докторов и священников, приказав им следить за мной днем и ночью. Я уже сейчас едва его выношу. Что же будет, когда он узнает новость? Думаешь, он позволил бы мне прогуляться с тобой в саду? Заявил бы, что ночной воздух может повредить ребенку, а мне следует быть более осторожной. И наверняка обвинил бы меня в небрежности.

– Однако придется ему сказать, – настаивала Петронилла. – Пусть он мужчина, но считать-то он умеет. Ты все время твердишь мне, чтобы я была более практичной.

Алиенора поморщилась:

– Да, но подождем немного. Я хочу воспользоваться еще несколькими днями свободы.

Петронилла прищурилась:

– Ты мне многого недоговариваешь. В твое отсутствие Рауль заглянул в переписку аббата Сугерия. Ты хотела развестись, когда была в Антиохии, и просила об этом по прибытии в Рим. Рауль сказал, что Людовик будет величайшим глупцом в христианском мире, если согласится на развод, потеряв тебя и Аквитанию.

– Тем не менее он был согласен, – сказала Алиенора. – Только папа связал нас заново и отказался расторгать брак, сентиментальный старый дурак. Он заставил нас разделить постель и пообещал Людовику сына. – Она прижала ладонь к животу и выдохнула облачко белого пара.

– Но если бы ты получила развод, что тогда? – не отставала Петронилла. – Что бы ты делала? Все равно не обрела бы свободы – одинокая женщина, без наследника, но еще молодая, чтобы родить нескольких детей. Тебя обязательно кто-нибудь завоевал бы. Рауль сказал, что ты поступаешь так же глупо, как и Людовик.

– Твой супруг, как видно, высказывается часто и не скупится на слова, а ты воспринимаешь любое его высказывание за истину, – отрезала Алиенора. – Рауль ничего не знает о моей ситуации. Я не делюсь с ним своими планами и имею на то основания.

Петронилла гневно сверкнула глазами:

– Он всю жизнь верен Людовику.

– Но я не сомневаюсь, что он прилежно прикрывал все ходы и выходы. Да и кто такой Рауль, чтобы говорить о глупости, с его-то репутацией? Довольно! Я не стану с тобою спорить.

Дети, убежавшие вперед, радовались снегу. Маленькая Мария поскользнулась на полоске льда и со всего маху упала. У нее задрожала нижняя губка, и она начала подвывать. Ее кузина Изабелла подняла девочку с земли, но малышка кинулась не к матери, а к Петронилле.