– Хорошо, дитя мое, – закончил аббат. – Предлагаю вам провести три дня и три ночи в посту и молитве, чтобы очиститься от всех вредных духов. А затем, сделав то, что я велел, ступайте к своему мужу, и все будет хорошо.

Он призвал ее опуститься вместе с ним на колени и произнести молитву. Алиенора закрыла глаза, почувствовав сквозь тонкую ткань платья холодные плиты пола, сложила ладони и постаралась не вдыхать кислый запах его тела. Если молитва и смирение приблизят ее к цели, то она будет делать то, что должна.

Вернувшись обновленной после трех дней поста и размышлений, Алиенора подошла к окну своей спальни и взглянула на ослепительно-голубой небосвод. Она ощущала необыкновенную легкость, но ее мысли были ясные и четкие. Чистое небо, такое непохожее на освещение внутри Сен-Дени, устроенное Сугерием, и в то же время небесная простота была истинным чудом Господним, и, как все простое, на самом деле было сложным. Хотя бы в этом, если не в другом, Бернар Клервоский оказался прав.

Отвернувшись от окна, она внимательно посмотрела на свою кровать с мягкими простынями и роскошным золотистым балдахином с вышитыми завитками теплых огненно-оранжевых тонов. Ей нравилось все это, но теперь она поняла свою проблему.

– Снимите с кровати белье, – велела королева. – Принесите обычные простыни и валики вместо подушек, какими пользуются монахи в Сен-Дени.

Придворные дамы недоверчиво посмотрели на нее.

– Сделайте, как я говорю, – приказала она.

Ее взгляд упал на красивую медную миску для умываний. Цветочный узор снаружи сочетался с рисунком портьер, что она находила очень красивым. Собравшись с силами, Алиенора приказала принести миску без украшений. Все должно быть простым. По ее приказу из всех ниш убрали безделушки; шкатулки и сундучки сложили в раскрашенный сундук, а сам сундук накрыли серым одеялом. На крышку она положила книгу с житиями святых, а по окнам расставила кресты.

Когда все было сделано, комната выглядела пустой, однако приобрела некую строгую красоту. Придворные дамы еще больше изумились, когда она приказала сменить им прекрасные наряды на скромные платья из шерсти, а на голову надеть вимпл [14] из толстого белого льна.

– Чтобы доставить удовольствие королю, – пояснила она. – Большего вам знать не нужно. Он должен чувствовать себя легко во время своих визитов, а для этого нужно соответствующее окружение.

Алиенора выбрала для себя платье из синей шерсти со скромными рукавами и такой же вимпл, как у дам. На шею она повесила деревянный крест аббата Бернара и сняла все кольца, кроме обручального. А затем взялась за шитье – это была рубашка для бедных, – сметывала швы, пока ждала. Это был один из вечеров, когда Людовик «исполнял свой долг», а так как цикл еще не наступил, у него не было предлога не прийти.

Он вошел в спальню в своей обычной манере, на негнущихся ногах, как человек, вынужденный носить одежду с колючими швами, но затем остановился и вопросительно посмотрел вокруг. Алиенора заметила, что он понюхал воздух, словно олень на восходе солнца. Она отложила шитье и подошла поприветствовать мужа скромным поклоном. Король отпустил свиту, пришедшую с ним, включая тамплиера Тьерри де Галерана, который, прежде чем поклониться и уйти, бросил в ее сторону прищуренный задумчивый взгляд, словно оценивая противника.

– Перемены? – поинтересовался Людовик, вздернув бровь.

– Надеюсь, вы их одобрите, сир.

Король уклончиво хмыкнул и подошел рассмотреть крест на подоконнике.

Она ждала, пока он не вернется к ней и не отдаст свой плащ. Он вымыл лицо и руки из простого кувшина, вытерся грубым льняным полотенцем, аккуратно сложенным рядом с миской. Потом присел на край кровати и похлопал по неровному шерстяному покрывалу.

– Да, так лучше, – одобрил он. – Видимо, ты начала кое-что понимать.

Алиенора прикусила язык, чтобы не ответить резкостью, решив сыграть роль покорной благочестивой жены, если это нужно для зачатия наследника Франции и Аквитании.

– Мне все стало ясно в Сен-Дени, – скромно пояснила она. – Я осознала, что необходима перемена, и сделать ее должна именно я, так как ты уже переменился. – Все это было так. Она вышла замуж за юношу, даже не подозревая, что он когда-нибудь превратится в это некое подобие монаха.

Людовик величаво указал на место рядом с собой, дав понять, что ей следует лечь. Внутри ее закипал гнев, но сила воли не дала отступить от цели. А еще Алиеноре стало грустно. Ей хотелось увидеть его прежнего, с нежной застенчивой улыбкой, длинными светлыми волосами и всем его юношеским пылом. Но того человека больше не существовало.

Простыни были шершавые и жесткие, Алиенора с трудом подавила гримасу. Людовика, однако, они устраивали полностью, – казалось, он наслаждался ощущением грубой ткани. Алиенора повернулась к мужу, опустила руку ему на грудь.

– Людовик… – Он даже глаз не открыл, а только сжался. – Неужели возлечь со мной так ужасно? – спросила она.

– Нет, – ответил он, дернув кадыком, – но мы должны охранять нашу честь и сделать это, не потакая плотским страстям, а потому, что такова воля Господа.

– Разумеется, – согласилась она удивленно. – Я тоже хочу следовать воле Господа. Я целую тебя, не поддавшись вожделению, а только из желания исполнить Его волю и стать плодовитой.

Очень медленно, словно резкое движение могло его напугать, она села и сняла вимпл. Он тронул ее туго сплетенные косы.

– В последнее время я позволяю себе дотрагиваться только до всего жесткого, – хрипло произнес он. – Таково мое наказание, ибо я недостоин лучшего. Мягкие и красивые вещи посланы, чтобы нас соблазнять. Ты хоть это понимаешь?

Алиенору так и тянуло сказать, что красивые вещи тоже создал Бог. Откуда бы тогда взяться раю? Но такой ответ только разозлил бы мужа.

– Я понимаю, что мы подвергаемся испытаниям, как предрекал аббат Клерво, – ответила она. – А еще я понимаю, что наказание принимает различные формы, но продолжение рода – воля Господня, и мы должны исполнить наш долг.

Людовик застонал и перекатился на нее, поддернув сорочку и платье. Алиенора лежала неподвижно, заставляя себя не участвовать в процессе. Обычно она вся раскрывалась ему навстречу, обвивала его руками и ногами и вторила его движениям, но сейчас ничего не делала. Он по-прежнему не открывал глаз, а крепко жмурился, словно даже взглянуть на нее для него было невыносимо. Она услышала, что он бормочет сквозь стиснутые зубы молитву. Он сам развел ей ноги и начал копошиться.

– Господь желает этого, – задыхаясь, проговорил он. – Господь желает этого. Господь желает этого!

В следующую секунду он овладел ею и, продолжая двигаться, призвал Господа посмотреть, как он выполняет свой долг; его голос перерос в крик, в котором смешались триумф, чувство вины и отчаяние, когда он пролил семя.

Секунду он лежал на ней не шевелясь, а затем отстранился, чтобы отдышаться. Она крепко сжала ноги. Ей было физически больно от его грубости, но цели своей она достигла – как и Людовик. Он по-прежнему лежал с закрытыми глазами, хотя выражение лица смягчилось. Покинув постель, он встал на колени перед крестом, который Алиенора заранее установила в изножье кровати, и поблагодарил Господа за Его великую милость и щедрость. Присоединившись к мужу, королева тоже поблагодарила Всевышнего и молча помолилась за быстрый результат.

Глава 22

Париж, осень 1144 года

Алиенора приехала в аббатство Сен-Дени, мучась волнением и тошнотой. Молитвы и стратегия сработали – она не сомневалась, что носит ребенка. Но прежде чем сообщить Людовику, ей хотелось в этом убедиться. И вот теперь, когда пробил час, ее одолели дурные предчувствия.

Аббат Сугерий встретил королеву с ярким блеском во взоре.

– Думаю, вы одобрите, – сказал он и отвел к запертому шкафу, где хранились сосуды для мессы.

На самом почетном месте, на средней полке, стоял ее хрустальный кубок, но почти неузнаваемый, поскольку Сугерий распорядился украсить его филигранным золотом, драгоценными камнями и жемчугом. На основании появилась надпись, в подробностях повествующая историю дарения.