Алиенора вскинула брови, подумав, что Людовик – совсем как Петронилла. Ему нужен мягкий и уютный свет свечи. Она нежно тронула его за плечо:

– Как скажете, сир. Я понимаю.

Он пожал ей руку, но ничего не сказал.

Алиенора закрыла глаза. С ее стороны кровати свеча горела тускло и совсем не мешала. Пятно крови было холодным и сырым. Она чувствовала легкое разочарование. Объятия, поцелуи и ласки оказались восхитительны, но затем последовало нечто необычное и неприятное, вызвавшее немалую боль.

Людовик, видимо, получил свое удовольствие. Алиенора прикидывала, остался ли и Всевышний доволен и зачала ли она ребенка. От этой мысли она испугалась, а потому сразу прогнала ее прочь и отвернулась от мужа. Вскоре дыхание Людовика выровнялось, он уснул, но она еще долго не погружалась в сон, терзаемая беспокойством. Слишком о многом следовало подумать, и в первую очередь – как справиться с этим незнакомцем в кровати, который смешал свое семя с ее семенем, так что теперь они безвозвратно стали единой плотью.

Глава 7

Дворец Пуатье, лето 1137 года

Алиенора сидела одна у пруда в дворцовом саду. На ней было платье из красной шелковой тафты, а корону Аквитании она держала в руках. Беспощадное солнце пекло весь день, но в этот час на город спускалась синяя тьма.

Ее пока не искали, но скоро обязательно кто-нибудь придет. Никакой свободы. Нельзя поступать, как ей хочется. Последние две недели она либо участвовала в официальных мероприятиях, либо находилась в пути от одного к другому в постоянном окружении слуг, вельмож и родственников. Каждая минута была на счету, словно ее время отмерял на своих весах востроглазый торговец. Даже когда молилась в церкви или занималась рукоделием, она ловила на себе пристальные взгляды спутников Людовика или его самого. Он глаз не мог от нее отвести и все время требовал, чтобы она была рядом, словно она драгоценный камень, пришитый к его наряду.

Постепенно она привыкла к ночному долгу, да и боли теперь почти не испытывала; ей бывало даже приятно, когда Людовик уделял больше времени предварительным ласкам. Жаль только, что он опускался на колени и просил благословения Всевышнего каждый раз, а потом, уже после, благодарил Его, заставляя ее делать то же самое. По пятницам и воскресеньям он не делил с ней ложе, говоря, что они должны быть чистыми перед Господом, но Алиенора в тех случаях уютно устраивалась калачиком с Петрониллой, как в былые времена, – хотя теперь все изменилось. Брак и постель отрезали ее от детства. Петронилле очень захотелось узнать, каково это – спать с мужчиной, но Алиенора отделалась туманным объяснением насчет того, что это часть обязанности жены.

Алиенора по-прежнему не совсем понимала, что собой представляет Людовик. Иногда он напускал на себя надменность французского принца, смотрел на всех свысока, но иной раз становился ребенком, которому придворные говорили, что думать и делать, соперничая между собой за влияние на него. И так же, как дитя, он бывал обидчивым, упрямым и неразумным. А еще приходилось иметь дело с его удушающей набожностью, порожденной монастырским воспитанием, в сочетании с чрезмерной тягой к порядку и системе. В отличие от нее, он плохо адаптировался к новым обстоятельствам. И все же он мог быть милым и очаровательным. Он много знал о природе, любил деревья и небо, любил путешествовать в веселой компании, когда сбрасывал свою важность и начинал улыбаться нежно и притягательно. Алиенора находила мужа и физически привлекательным, с его худощавым, грациозным телосложением, блестящими светлыми волосами и синими глазами.

Сегодня он получил корону Аквитании, и выражение гордости и удовлетворения на его лице, когда ему на голову надели этот символ власти, вызвало у Алиеноры негодование и смутные опасения. У нее создалось такое впечатление, будто он принял Аквитанию как нечто само собой разумеющееся, – выходило, корона теперь принадлежит ему потому, что так захотел Господь. Получая свою корону рядом с мужем, она проявила достаточную политическую прозорливость, сохранив бесстрастность на лице. Однако, увидев, как он восседает на троне герцога с выражением превосходства, девушка заново испытала горестное чувство потери и тоски по отцу, удостоверившись, что Людовику никогда его не заменить.

– Вот вы где! – По садовой тропинке торопливо приближалась Флорета. – Вас везде обыскались. Еще немного, и совсем стемнеет.

– Я думала об отце. Как жаль, что его уже нет, – задумчиво призналась Алиенора.

– Нам всем жаль, госпожа, – посочувствовала ей Флорета, но добавила резко и деловито: – Тем не менее нужно довольствоваться тем, что имеем. Он сделал все, что было в его силах, лишь бы обеспечить вам надежное будущее.

Алиенора со вздохом поднялась и отряхнула юбки. Над зубчатой стеной замигали первые звездочки, но прохладнее по-прежнему не становилось.

– А еще я думала о маме. Мне ее тоже не хватает.

– Вас назвали в ее честь. – Флорета обняла Алиенору. – Она навсегда останется с вами. Наверняка и сейчас наблюдает за нами с небес.

Алиенора повернулась, чтобы вместе с ней отправиться во дворец. Небеса – это, конечно, хорошо, но ей очень не хватало присутствия мамы в этом мире. Как было бы здорово вновь оказаться в ее объятиях, чтобы потом мама подоткнула вокруг одеяльце, словно ребенку. Ей хотелось, чтобы кто-то снял груз с ее плеч и позволил уснуть, ни о чем не беспокоясь. Флорета при всей своей заботливости никогда бы не поняла истинную глубину ее горя. Да и никто бы не понял.

В ту ночь Людовик пылко занимался любовью, стремясь исполнить свой долг и продолжить величайший успех дня, когда он получил титул герцога Аквитании. Алиенора бурно отвечала ему, поскольку ей казалось, что иначе она потеряет саму себя, и они закончили, взмокнув и задыхаясь в крепких объятиях, оставивших у нее впечатление, будто ее протащили сквозь сердцевину грозы. Людовик, во всяком случае, точно вел себя как ударенный молнией, а когда они потом молились, то он долго стоял перед своим маленьким алтарем, прячась под упавшими на лицо влажными светлыми волосами и крепко сжимая руки до побелевших костяшек.

– Я тут подумала, нам следует посетить аббатство в Сенте, – сказала Алиенора, когда они в конце концов вернулись в постель. – Моя тетушка Агнесса служит там аббатисой. Она сестра моего отца и не могла присутствовать на свадьбе. Теперь, когда я окончательно стала герцогиней, я хочу сделать пожертвование аббатству.

Людовик сонно кивнул:

– Хорошее дело.

– Еще хочу посетить могилу матери и превратить ее часовню в настоящее аббатство.

И снова муж выразил согласие.

Алиенора чмокнула его в плечо:

– Может, нам задержаться в Аквитании подольше?

Она почувствовала, как он напрягся.

– Зачем?

– Некоторые вассалы до сих пор не принесли клятву верности. Если мы уедем, не дождавшись их присяги, то они решат, что могут поступать, как им вздумается. Нам нужна их лояльность, и чем дольше мы здесь пробудем, тем большей верности добьемся от людей. – Она покрыла короткими легкими поцелуями его ключицу и шею. – А ты отошлешь Сугерия и остальных обратно во Францию, чтобы принимать собственные решения, а не слушать других, которые только и знают, что руководят тобой.

Людовик помолчал, переваривая услышанное, а затем произнес:

– Сколько еще ты хочешь здесь пробыть?

Алиенора надула губки, уткнувшись ему в шею. Сколько она сможет удержать его в Аквитании – был честный ответ.

– Совсем недолго, – подластилась она. – Пока не станет прохладнее, чтобы путешествовать с удобствами, да и вассалы пусть успокоятся.

Он заворчал, повернулся на бок, отстраняясь от нее, и укрылся простыней по горло.

– Я подумаю над этим, – пообещал Людовик.

Алиенора не стала больше наседать. Пусть это будет его идея, с которой он свыкнется до утра. А она поработает над ним снова следующие несколько дней по пути в Сент. Чем дольше они останутся в Аквитании, тем лучше для нее.