– Все в порядке. – Генрих небрежно махнул рукой, словно прогоняя муху. – Я уже говорил тебе, что устал, только и всего. Даже мне иногда нужно поспать.

Она сдержанно улыбнулась, но в ее взгляде по-прежнему читалось беспокойство.

– В таком случае отдохни хорошо. И пусть Господь дарует тебе крепкий сон.

– Ты уверен, что здоров? – спросила Алиенора, когда они прибыли во дворец.

– Конечно здоров, – отрезал он. – И отчего женщины суетятся по пустякам? Я устал, не более, а матушка кого угодно выведет из терпения, даже святого. Не бери с нее пример!

Алиенора вздернула подбородок:

– Если женщины суетятся по пустякам, то лишь потому, что нам после приходится убирать и разгребать завалы, но ты все понятно объяснил. Больше я тебя не потревожу расспросами.

Они легли спать, раздраженные друг другом. Генрих заснул почти сразу, но спал беспокойно, стонал, метался и вертелся.

Перед рассветом он проснулся и пожаловался, что болит горло, что ему холодно, хотя сам был жаркий, как уголь. Ночная свеча сгорела без остатка, и Алиеноре пришлось на ощупь надевать сорочку и идти, спотыкаясь, к двери, чтобы позвать слуг. Тут у Генриха началась рвота.

– Герцог заболел! – крикнула она. – Принесите свежие простыни и теплой воды!

Потом поспешно оделась, пока слуги перестилали постель. Генрих съежился перед затухающим камином, кутаясь в плащ, его бил озноб. Опустившись на колени, Алиенора взяла его руки и почувствовала, что он горит. Даже при свете свечей было заметно, как потускнел его взгляд.

– Спроси меня еще раз, отчего женщины суетятся по пустякам, – попросила она.

– Ничего серьезного, – прохрипел он в ответ. – Обычная простуда. Утром я буду в порядке.

Но утром он уже бредил и с трудом дышал. Горло распухло и воспалилось так, что он едва мог проглотить снадобья, которыми поили его лекари. Они также пустили ему кровь, чтобы уменьшить жар, но никакого эффекта это не дало.

Алиенора осталась у постели, настояв на том, что сама будет его обтирать и по капле выливать в открытый рот мед с водой. Больного усадили в подушки, чтобы ему легче дышалось, но каждый вдох требовал усилия. Алиенора видела, как под его ребрами образуются провалы при дыхании, совсем как у Христа на распятии, что висело на стене.

Как только рассвело, из аббатства примчалась императрица. Погода стояла осенняя, и Матильда вошла в комнату, принеся с собой запах дождя и древесного дыма.

– Генрих! – Она поспешила к постели и, взглянув на сына, оторопела. – Как такое могло случиться? – Свекровь чуть ли не с укором посмотрела на Алиенору.

– Должно быть, он подышал ядовитым воздухом французского двора, – бросила Алиенора и прикусила губу.

Воздух французского двора уже погубил его отца. Она была в ужасе, что Генрих может умереть. Начнутся раздоры, война, в центре всех конфликтов окажется она со своими детьми. Придется снова выйти замуж, иначе ее постоянно будут одолевать амбициозные поклонники.

– Только не мой золотой мальчик, – отрезала Матильда. – И это после всего! – Она оглядела слуг острым взглядом, запоминая каждого и отмечая, что было сделано. – Он не умрет. – Императрица оттолкнула помощника и прижала ладонь ко лбу Генриха, а тот застонал и сбросил ее руку. – У него жар. Нужно пустить ему кровь и очистить кишечник.

– Все это уже сделано, мадам, – ответила Алиенора.

– Так сделайте еще раз, пока не поможет. Ему нужна свежая родниковая вода, каша, и пусть это кто-то пробует, прежде чем давать. – Она зацокала языком, словно сокрушаясь нерадивости всех и каждого.

Алиенора из последних сил старалась сохранить вежливость, потому что в этом деле они с матерью были союзниками, и если бы затеяли спор, то проиграли бы обе в тот момент, когда нужно объединяться.

Следующий час императрица вышагивала по комнате, отдавая приказы и обвиняя всех кругом без разбору, – в общем, вела себя как настоящая мегера. Но потом она замерла на секунду и прикрыла глаза дрожащей рукой. Гнев Алиеноры растаял, ибо она увидела за всей этой яростью и кипением панический ужас.

Алиенора по очереди со свекровью дежурила у постели Генриха, обтирала охваченное лихорадкой тело, меняла рубашки и простыни, по ложечке поила его. Лихорадка сожгла его плоть до костей, а тело сотрясалось так, будто громко бьющееся сердце вот-вот выскочит из груди. Капелланы и священники приходили и уходили, но неизменно держались поблизости. Во всем Руане молились о здоровье молодого герцога Нормандского. Если императрица не дежурила у его постели, то стояла перед алтарем в Беке и молила Господа пощадить ее сына. Она стерла себе колени о твердые каменные плиты, но не замечала этого.

Вечером на третий день возле Генриха несла бдение Алиенора. Он был по-прежнему жив, но так же плох, никаких улучшений. Она взяла его руку, загоревшую под летним солнцем, но бледную выше кисти, покрытую светло-золотыми веснушками и золотистым пушком волос.

– Как же ты построишь свою империю и оставишь после себя след, если будешь так лежать? – спросила она мужа. – Как ты увидишь своих сыновей, которые вырастут высокими и сильными? Как ты заведешь дочерей, если уйдешь сейчас?

Алиенора не знала, слышит ли он ее, но его грудь резко поднялась и опала.

– Ты станешь почти королем, – с горечью заметила она, – а это хуже, чем вообще им не стать. Даже Стефан преуспел лучше… даже Людовик. – Голос ее дрожал. Через минуту она отпустила его руку и подошла к сундуку у подножия кровати. Распахнув его, достала меч прапрапрадеда Генриха, обернутый пурпурным шелком. Очень осторожно размотав тонкую ткань, взяла в руки ножны и вынула из них меч. Сталь тускло блеснула, холодная, как зимнее утро. Алиенора подошла к мужу и вложила ему в руку меч, сжав его пальцы вокруг эфеса. – Это твое. Бери и владей, иначе он заржавеет в чужих руках.

Схватив его другую руку, она прижала ее к своему животу, где зародилась новая жизнь. А потом склонила голову и помолилась.

Проснулась Алиенора через несколько часов, когда сквозь ставни пробивался рассвет, касаясь меча и порождая тусклый блеск вдоль всего лезвия. Во рту у нее пересохло, глаза слипались. Рука супруга показалась ей холодной, и на одну ужасную секунду она решила, что его душа ночью покинула тело. Генрих не мигая смотрел на нее.

– Почти король, – прохрипел он. – Это что за оскорбление такое?

Алиенора охнула, дотронулась до его щеки, которая оказалась слегка теплой.

– Худшее, какое только может быть, – пробормотала она дрожащим голосом, едва смогла дышать. – Надеюсь, мне никогда больше не придется применять его к тебе. – Алиенора поднесла к губам больного чашу с разбавленным вином. – Хочешь пить?

Генрих неловко отхлебнул, пролив немного себе на грудь. Она промокнула капли салфеткой. Сердце его больше не билось о грудную клетку, а кожа была прохладной там, где ее касался воздух. Алиенора подтянула повыше одеяло.

– Боже мой, – просипел он. – Такое чувство, словно у меня в груди полно ржавых гвоздей.

– Ты нас напугал, – сказала Алиенора. – Мы подумали, что ты умираешь.

– Мне снилось, будто я тону, но море было огненным. А еще орел отрывал по кусочкам от меня мясо и скармливал их своим птенцам, но они были и моими птенцами тоже. – Он выпил еще, на этот раз увереннее, а затем взглянул на меч, лежавший у правой руки. – Что он здесь делает?

– Я положила его сюда прошлой ночью, чтобы помочь тебе бороться, потому что ничто другое уже не помогало – ни молитвы, ни мольбы. Я видела, как ты ускользаешь от меня, а меч тянул тебя обратно. – У нее задрожал подбородок. – Ты был так близок к смерти, любовь моя, и сам этого не понимаешь, но те, кто ухаживал за тобой, понимают.

Алиенора знала, что борьба не окончена. Одна минута просветленного сознания еще не означала полного выздоровления. Им придется быть очень осторожными еще много дней, а с Генрихом, конечно, сладить будет сложно.

Когда пришла императрица, Генрих снова спал, но Алиенора могла сообщить, что ему удалось проглотить несколько кусочков хлеба, размоченного в молоке, и что лихорадка отступила. Меч был опять заперт в сундуке, а одеяла аккуратно расправлены на груди Генриха.